У меня к Шмидту было дело. Мне до смерти хотелось в Арктику поехать, а тут как раз "Сибиряков" собирался в поход. Стал просить Отто Юльевича устроить меня кочегаром или кем-нибудь другим, лишь бы поехать. Он смеется:
- Я кочегарами не заведую. Это нужно обращаться к Воронину. Он капитан, это по его ведомству. А Воронин в Архангельске.
Вижу - дела плохи. Обидно. Остаются три дня до отъезда. Собрал я свой чемоданчик, в институте ничего не сказал и покатил в Архангельск. Являюсь опять к Отто Юльевичу; он удивлен:

- Вы-то зачем здесь?! Ничего я для вас сделать не могу.

Я конечно зря времени не терял и до отъезда выпустил юмористический "Крокодил" с карикатурами. Все смеялись, читая. Затем опять пошел к Отто Юльевичу. Он снова говорит:

- Не могу. "Крокодил" не помогает!...

Обращался к Воронину, он сочувствует, а помочь не может. И все так: сочувствуют, а советы дают никудышные. Фотограф Новицкий даже советовал в трюм залезть потихоньку, а среди моря вылезть. Но не хотелось мне подводить Отто Юльевича. И уж перед самым отходом корабля взяли меня. На мое счастье там большую библиотеку закупили. Понадобился человек. Вызвал меня Отто Юльевич и говорит:

- Вы будете библиотекарем, а кроме того всякую другую работу делать.
Я говорю:
- Разумеется.

А сам расту до небес.

Поход "Сибирякова" начался 28 июля 1932 года. Помогли мне ребята привести библиотеку в порядок, показали, как вести каталог, разнумеровали, а то ведь я библиотекарь никакой. Завел журнал и все книги привел в порядок. Наряду со всеми общественными работами, авралами по углю и выгрузке продуктов я работал в бригаде Гаккеля и был не последним работником, а иногда кое-кого и перегонял. В свободное от работы время выпускал стенновку и "Ледовитый крокодил". Устраивали театральные постановки в торжественные дни, - мне приходилось сочинять разные частушки и чуть ли не поэмы. Арктика произвела на меня неотразимое впечатление. Суровая природа, чистые, прозрачные тона ее красок покорили меня как художника. А как захватывает борьба со льдами! Поход "Сибирякова" всем известен; писали о нем и в кино показывали. Прошли мы благополучно; правда, конец плавания -уже под парусами, но все-таки дошли. Были мы и в Японии - в Токио. В Японии я и художник Кантарович устроили выставку своих путевых зарисовок. По дороге в Москву я делал из окна наброски тушью и акварелью, а из альбома тщательно перерисовывал полярные пейзажи. Приехали мы в Москву. Тут на вокзале курьез большой получился.

Друзья пришли меня встречать и смеха ради плакат нарисовали на красном полотне -все честь-честью: "Привет полярному герою Феде Решетникову". Фотографы и кинооператоры, в спешке не разобрав в чем дело, под этим плакатом наснимали кучу всяких эпизодов. А дома, небось, когда поглядели, за голову схватились. Потом уже в газете я снимки видел - буквы на плакате все Замазаны. Плакат плакатом, но из института меня вышибли за то, что без спросу уехал.

Я, признаться, загрустил. Думаю, одной славой не проживешь, учиться надо дальше. А тут зовут нас в Кремль, и узнаем мы, что правительство награждает нас орденами за ударный рейс. Иду из Кремля, ног под собой от радости не чувствую. В институт поехал. Там говорят:

- Мы передумали, подгоняйте предметы, которые пропустили, сдавайте зачеты, мы вас на следующий курс переведем. Так я и сделал.

О походе "Сибирякова" подготовил я еще ряд работ, собрал старые и выставил в залах "Всекохудожника" на Кузнецком мосту. Народ ходил хорошо. Не знаю, я ли их интересовал, думаю, что больше поход "Сибирякова".

Получил я в это время письмо от друга с Побединского рудника. "Приезжай, - пишет, - если не загордился". А у меня с этим рудником много воспоминаний связано. Сел я в поезд и поехал.